Она зябко поджала ноги к себе, обнимая колени руками: так странно было сидеть на этой кровати и помнить... Ровным счетом ничего. Или слишком много сразу. В голове были яркие вспышки и глухая тьма, которая жадно проглатывала их, в голове остался звук крика и визг тормозов, а потом глухой удар.
Это ничего: заходил врач и, вежливо улыбаясь, сказал, что она молодец, что идёт на поправку, что при сотрясении мозга, которое она получила в аварии, бывают провалы в памяти, но это пройдёт, непременно пройдёт, а пока ей нужен покой. А она чувствовала, что он говорит правду, но это была чья-то чужая правда из чужого прошлого. Она была собой.
Осталось лишь вспомнить, кто же она и почему была именно собой.
А за окном цвела весна; она не видела, но чувствовала, когда в больничную палату врывался ветер. Он был юн и безудержен, он был холоден, но приносил жар.
А ещё добрый доктор сказал, что её муж тоже в порядке, в аварии он обошелся ушибами и царапинами, счастливчик, что они смогут скоро увидеться. Она попросила лист бумаги и карандаш; ручки ей не нравились, только если перьевые, на которых можно было тренировать почерк и часами смотреть на завитки, а потом поставить кляксу и наблюдать за тем, как она растекается съедает буквы. Мысли в голове складывались в строчки, строчки были на чужом языке. Табличка у кровати говорила, что её фамилия - Хейс, а имя - Персефона. Она улыбнулась, потому что это была хорошая шутка и истинная правда. Её так звали всегда, так иронично, что даже сейчас звали именно так.
Персефона. Персефона возвращалась, воскресая после смерти. От имени выстраивалось всё.
А цветок в вазе у прикроватной тумбочки завял. Она потянула к нему руку, в воздухе меняя направление и провела подушечками пальцев по столу, по салфетке, по стеклу вазы и потом уже по цветку. Цветок встрепенулся и робко потянулся к молодой женщине.
Было зябко. Лист бумаги и карандаш легли рядом с вазой; бумага была чуть шершавой. Она впитывала все ощущения с любопытством ребёнка: был бы тут огонь, она непременно бы сунула в него руку, чтобы самой ощутить, что он жжется.
А так она лишь выскользнула из кровати и босыми ногами сразу же ощутила холод мраморного пола. Она снова зябко поежилась и подошла к окну. И ахнула.
За окном кипела жизнь: там были машины, там были люди, там было всё. Всего было так много, всего того, что она хотела бы узнать. Слова сложились в строки небрежно набросанные на принесенный лист бумаги по диагонали. Она не предавала этому значения, смысл был в другом.
За спиной её была Смерть, она чувствовала это кожей, как чувствовала холод, но не пыталась набросить поверх больничной рубашки хотя бы халат. Холод был интересен, боль была необычной, страдания... Лишь они бывали вечными.
Снова приходили врачи и что-то говорили, а она смотрела на то, как они говорят и не слышала слов. Интереснее было то, как они говорят. А они ей что-то вкололи и выдали стаканчик с какими-то белыми таблеточками; Персефона смотрела чуть наклонив набок голову и ждала. Чего? Возможно, что в голове перестанут звучать крики и визг тормозов, возможно, что расцветет вновь увядший цветок. Она улыбалась и кивала, как послушная кукла, она помнила мало и бестолково, но главное знала - не это важно, важно другое.
Они не понимали этого, она смутно что-то подозревала, но визг тормозов сильно мешал.
- Мне кажется, что весна в этом году затянулась, - она чувствовала это, как чувствовала пришедшего гостя. Он заберет её - так было и так будет. Наверняка разразится ужасный скандал, а она рассматривала свои руки и очень хотела посмотреть на себя в зеркало. - Может быть поэтому мне так холодно?
Единственный, кто верил в чудо, был наивный цветок, расцветший вновь и спрятавший за своими изумрудными листьями острые шипы. Она порезала о них палец и с изумлением смотрела на каплю крови, похожую на зернышко граната.
[fandom][ greek mythology ][/fandom][nick]Persephone[/nick][lz]И я простираю грёзы под ноги тебе!
Ступай легко, мои ты топчешь грёзы...[/lz][icon]https://i.imgur.com/QiVQ4N2.gif[/icon][status]Что в имени тебе моём?[/status]